Кризис рационализма и созданного им капитализма привёл к империалистической войне и окончанию эпохи «модерна». Поиски дальнейшего пути велись в разных направлениях. Америка, сохраняя оптимизм эпохи просвещения, полагалась на «чистый разум». Ещё в 1910 в США пацифистами был основан Фонд Карнеги ― аналитический центр в области международных отношений, во главе которого стояли бывшие министры, ректор Колумбийского университета. В 1919 была создана библиотека Гувера, спонсором которой стал Фонд Рокфеллера. В 1932 Рузвельт сформировал свой «мозговой трест». В 1948 была образована компания «РЭНД», задача которой ― обеспечение национальной безопасности США путём исследований и анализа проблем. В СССР в 1924 был основан Институт мирового хозяйства и политики, в Британии большое влияние имела Лондонская школа экономики, созданная фабианцами ещё в конце XIX века. Её профессор Ласки говорил о «кризисе демократии» и необходимости перехода к социализму путём насилия. В 1945, когда лейбористы поставили целью «создание в Британии социалистического общества», он стал председателем партии. Однако социализм не установил на Земле мир и единство. Наоборот, он принёс раскол и войну ― сначала мировую (которую следовало бы называть «Социалистической»), потом холодную. Это, в общем, не удивительно: ведь процветание было основано на богатстве, а не на любви. Этот кризис социализма и возродил рыночный романтизм. В 1947 профессор Лондонской школы экономики фон Хайек (эмигрант из Вены) основал общество «Монт Пелерин» для пропаганды свободного рынка и «открытого общества».
В США интеллектуалы, столкнувшись с экономическим кризисом, испытывали искушения революционного диссидентства и миража советского рая. Американские либералы, выступая за личную свободу, сблизились с социалистами и умеренными коммунистами. Их главной «базой» был Нью-Йорк (в частности Колумбийский университет), сильны они были и в Калифорнии. «Провинция», особенно Средний запад и Юг, была настроена более консервативно и патриотично. С приходом к власти Трумэна консерваторы возобладали, и был издан указ, запрещавший приём на государственную службу неблагонадёжных. Даже президент фонда Карнеги в 1948 был обвинён в коммунизме и шпионаже в пользу СССР. Он был отстранён и провёл три года в тюрьме. В 1950 американская пропаганда начала «Поход за свободу»: был отлит «колокол свободы», который провезли по Соединённым Штатам, а затем доставили в Берлин, где и установили. В сенябре 1952 генерал Эйзенхауэр обвинил коммунистов в организации переворотов, взяточничестве, коррупции и военных нападениях. Но председатель республиканской партии Габриельсон (консерватор) говорил, что «извращенцы, проникшие в наше правительство за последнее время… опаснее, чем настоящие коммунисты». Те и другие были признаны нонконформистами, интриганами и манипуляторами, стремящимися навязывать своё. Они разрушали американское общество, поскольку разделяли идеи атеизма, отвергали городскую культуру и мораль. Слушания в комитете по антиамериканской деятельности привели к увольнениям множества чиновников (больше за гомосексуализм), сотни были отданы под суд. Преследовалась и «творческая интеллигенция», среди которой немало было не только коммунистов, но и разного рода извращенцев. Однако либеральное крыло американской элиты объединилось и остановило эту кампанию.
В СССР тем временем возобладала техническая интеллигенция, и даже писателей назвывали «инженерами человеческих душ». Советский Союз, как и фашистские государства, следовавший футуристическим построениям, переживал крутые общественные перемены. Идеологическая борьба охватывала всё, от школ, где вводилось совместное обучение мальчиков и девочек, до Академии наук и политического руководства, и сопровождалась критикой в печати, отставками, арестами и даже казнями. Орган Агитпропа «Культура и жизнь» критиковала многие издания за беспринципность, идеологическое отступничество, приверженность буржуазному мировоззрению, а кинематограф ставил фильмы, пронизанные оптимизмом, верой в будущую счастливую жизнь. В 1950е героику начали вытеснять личные переживания, в изображении войны акцент с общей победы сместился на тяготы, выпавшие на долю отдельного человека. Советские художники отражали духовное единство людей с землёй, охватывавшее и экономику, и экологию. Те же вопросы поднимала и литература: роман Леонова «Русский лес» (1953), связывавший мораль и почву, обращал лес в символ страны, воспитателя национального характера.
В 1924, когда в Москве был создан Институт мирового хозяйства (ИМХ), во Франкфурте был основан Институт социальных исследований. Оба они были детищами Коминтерна. В 1946 за признание успехов кейнсианской политики ИМХ подвергся преобразованиям, и в 1956 на его базе был создан ИМЭМО. Франкфуртская школа, в связи с победой «государственников» в СССР, приобрела самостоятельность, и пыталась объединить учения Маркса и Фрейда. Там полагали, что развитие империализма ведёт к трансформации рыночных механизмов в более централизованные и планомерные. Фашизм считали проведением планового начала, а в советской экономике видели государственный капитализм, похожий на бюрократию «нового курса» в США. В 1930е многие сотрудники-евреи перебрались из Франкфурта в Нью-Йорк, где был основан Университет в изгнании. По рекомендации Ласки туда был принят Нейман, связаный с «Джойнт». Позже он перешёл в разведку, где занимался анализом политической ситуации в Германии. В 1948, став профессором политических наук в Колумбийском университете, он содействовал Фонду Рокфеллера в развитии политической теории в американских университетах. Часть сотрудников Франкфуртской школы (Адорно) пыталась объяснять с помощью психоанализа любые конфликты, подменяя при этом социальные проблемы психологическими. В работе «Диалектика просвещения» (1947) Хоркхаймер и Адорно писали, что индустрия культуры, позволяя манипулировать сознанием, порождает деградацию общества. Маркузе (как и Сэлинджер) работавший экспертом американской разведки по денацификации, после войны отошёл от бывших коллег и, следуя Фрейду, полагал главными инстинктами человека сексуальные и деструктивные. Он утверждал, что поскольку нужда побеждена, нет необходимости в изнурительном труде. Фантазию и искусство он противопоставлял подавлению и «несвободе» и говорил, что в «нерепрессивной» цивилизации удовольствие не будет противоречить реальности, а труд станет «либидозным». Ещё один сотрудник Университета в изгнании ― Райх, бывший коммунист, создатель клиник сексуальной гигиены для рабочих, призывал к контролю рождаемости, раздаче контрацептивов, разрешению абортов, разводов. В Нью-Йорке он занялся исследованием «оргона», который якобы наблюдал, как фундаментальную жизненную энергию, полагая, что она лежит в основе либидо. Однако существование этой энергии не было доказано, а её теория противоречит законам термодинамики. В 1948 была основана Всемирная федерация психического здоровья, президентом которой был избран британский генерал Риз, директор Тавистокского института. Карл Юнг был избран на пост вице-президента. С 1953 ЦРУ вело исследования по применению химических, биологических и радиоактивных материалов для контроля поведения (программа «МК-Ультра»). Тогда это казалось «гуманной» альтернативой атомной войне. Распространение наркотиков пропагандировал и Олдос Хаксли, который в 1958 предсказывал в будущем «рабство, принимаемое как данность с помощью химически индуцируемого счастья».
В американской журналистике большое значение имеет факт, и восприятие читателей более подготовлено к «фактам», а не к рассуждениям. Важна «наглядность». Это требует ярких образов. Поэтому Америка и откликнулись на такое яркое явление, как рок-н-ролл. Этот голый экспрессионизм очевиден и в журнале «Плейбо́й», издающемся с 1953 года. Его огромная популярность как раз показывает, куда ведёт погоня за фактом в отсутствие полемики. В Америке, где господствует индивидуализм, в центре внимания были личные переживания героев. Но индивидуальный мир не столь богат и интересен, как общественный. Обычные люди похожи друг на друга, и писать о них нечего. Поэтому авторы вынужденны писать об отклонениях или сенсациях, насаждая антиамериканские настроения, интерес к извращениям и психическим нарушениям. После войны, в ходе «денацификации» «фашистская» идеология была выброшена, и формализм зацвёл вновь. В американской живописи возобладал абстрактный экспрессионизм, который продолжая «освобождение» искусства от контроля разума, главным творческим принципом сделал нанесение красок под влиянием эмоций. Поллок, например, расстилал полотно на полу и бегал по нему, налив предварительно краску. В музыке мелодию потеснили тембр, громкость, продолжительность звука, шумы и паузы. Применялись удары по грифу, по корпусу, пение шёпотом, крики, звучание металлических предметов, сливного бачка. Кейдж, утверждавший, что «даже молчание является музыкой», создал пьесу «4′33″», которая содержит только окружающий шум. В СССР до этого не дошло, но в 1948 за формализм были критикованы композиторы Мурадели, Прокофьев, Шостакович, Хачатурян. Критике подвергли и произведения некоторых писателей за надуманность, красивость и несоответствие жизненной правде. Других же, напротив, обвинили в пессимизме, нагнетании мрака, любовании страданиями. Интересно, что в первой группе были писатели-мужчины, а во второй ― женщины.
Кризис театра породил предложение вернуть магию и ритуалы, создав язык «тотема и жеста». Во Франции Арто предлагал «театр, в котором жестокие физические образы давят и гипнотизируют чувственность зрителя, захваченного театром как вихрем высших сил». Полагая, что зло постоянно, Арто понимал жестокость как осознанное подчинение необходимости, направленное на разрушение индивидуальности. В 1947 он создал радиоспектакль «Покончить с Божьим судом», текст которого был разнузданным и эпатажным, оскорбляющим чувства христиан. Как ни странно, но такие же бунтарские идеи вдохновляли и законченных индивидуалистов. В Нью-Йорке после войны Гринвич-Виллидж (превратившийся в анклав гомосексуалистов) стал пристанищем богемы и радикалов. Там сложился литературный кружок студентов Колумбийского университета, свобода нравов в котором не ведала границ. Все его участники были вынуждены оставить университет, и погрязли в различных зависимостях. Это и были первые «битники». Русский суффикс этого слова указывал на претензию левизны. В процветавшей Америке не было очевидных целей борьбы, но процветание создавало праздность, которая захватывала в первую очередь молодёжь. Вот этот «праздный класс» и предавался порокам, демонстрируя этим свою «доблесть». Они внесли в литературу цинизм, гедонизм, нецензурную лексику и оправдание наркомании. В 1955 Ферлингетти (тоже питомец Колумбийского университета) в Сан-Франциско были организованы чтения, дабы показать неприятие маккартизма. На них и прозвучала впервые поэма «Вой», повествовавшая «как кусали сыщиков в шеи и визжали от удовольствия в полицейских машинах, не повинные ни в каких преступлениях, кроме пьянства и воинствующей педерастии». Особое место занял вышедший в 1951 роман Сэлинджера, название которого на русский принято переводить «Над пропастью во ржи». Произведение через своего главного героя ― старшеклассника, исключённого из школы, ― напрямую было обращено к «двоечникам», звало подростков к нарушению порядка, пьянству и разврату. Удивительно ли, что роман вышел практически одновременно с «открытием» рок-н-ролла. И целевая аудитория едва ли не идентичная, и заданный вектор тот же. Да и сержант Сэлинджер, занимавшийся после войны денацификацией Германии, что за идеолог? Не из Гаммельна ли? «Моё дело — ловить ребятишек», ― прямым текстом говорится в романе.
Белая молодёжь, выросшая в условиях послевоенного процветания, искала впечатлений, но её трусливый мятеж не перекинулся далее, чем за расовый барьер. Запуганные «коммунистической угрозой» тинэйджеры удовлетворились рок-н-роллом. Этот феномен представляют как бы спонтанным, но исходной точкой был 1950, когда владелец магазина грампластинок в Кливленде Минц, якобы заметив тягу белых подростков к негритянскому ритм-анд-блюзу, склонил радиоведущего Фрида проиграть эти записи в качестве новинок в эфире. Минц и далее спонсировал Фрида для продвижения рок-н-ролла. Слова «rock» и «roll» имели вульгарный подтекст, и общество много раз пыталось запретить трансляцию этих песен, за пропаганду секса и правонарушений. В музыкальном же отношении рок-н-ролл это двенадцатитактовый блюз, характеризующийся подвижным пульсирующим темпом, простыми мелодиями. Он стал основой субкультуры, включавшей музыку, одежду, причёску, жаргон. Некоторые подростки одевались в стиле «зут», характерном для «латинос»: длинный яркий пиджак и мешковатые штаны. В кармане должны были лежать часы с очень длинной цепью, а на ногах ― ботинки на толстой подошве. Их подруги иногда, нарушая запреты того времени, надевали брюки. В «официальной» женской моде доминировали навязанные мужиковатыми «эмансипированными» флэппершами широкие плечи, но в 1947 победила женственность: стали характерны затянутая талия, приподнятая грудь, покатые плечи, пышные бёдра. Росла косметическая промышленность: тени, подводка для глаз, накладные ресницы позволяли пугать мужчин «искушенным и дерзким» взглядом. Захваченные потребительством женщины ринулись обучаться искусству макияжа.
В СССР было модно быть здоровым. Во внешнем виде приветствовалась скромность, а провозглашаемое равенство требовало, чтобы все одевались одинаково хорошо. Большинство предпочитало одежду «носкую», «немаркую» и дешёвую. Однако в 1944 в крупнейших городах были открыты дома моделей. Фабрикам их разработки были не выгодны, поэтому модная одежда производилась малыми партиями и продавалась через сеть «Главособторга», обеспечивавшую работников науки, техники, искусства, литературы, и генералитет. В период «оттепели» в быт проникло потребительство. Артисты, спортсмены, дипломаты, моряки стали каналом контрабанды. Таким образом, центр переходил к потреблению «по потребностям», в то время как переферия от него сильно отставала. Давление «центровых» на власть было могучим. Власть противостояла ему с возрастающим напряжением и вскоре мало-помалу стала отступать.