Социализм (государство благоденствия) поднял уровень жизни большинства населения на небывалую высоту. Первое поколение, достигшее этого, воспринимало свою жизнь как счастье. Но уже следующее смотрело иначе: то, что сопутствует человеку от рождения, воспринимается как норма. Некоторым этого показалось мало, и они стали искать большего, отбросив сострадание за ненадобностью – ведь страдающих вокруг них не было. Другие престали работать, добывая средства к существованию разными путями. В СССР, например, где рабочие наглухо были защищены профсоюзами, прогульщики чувствовали себя уверенно. Была даже статья за тунеядство, но сажали по ней немногих. На этом фоне росли разные пороки: в СССР больше всего пьянство, которое к началу 80х приобрело настолько массовый характер, что весь общественный транспорт в вечерний час пик наполнялся винными парами. Для допившихся «до ручки» строили специальные лечебно-трудовые профилактории. Запад был «более продвинут»: там «расширяли сознание» наркотическими средствами. То есть, можно сказать, что все эти счастливые народы злоупотребляли лекарствами, видимо, рассчитывая таким образом превратить благоденствие в блаженство. Для тех, кто продолжал работать, придерживаясь здравых понятий, эти «экспериментаторы» представлялись социальным балластом. Развращённое социальным благоденствием население «развитых» стран не смогло подняться на борьбу за свои права. Оно превратилось фактически в рантье, которых ещё Дефо называл «ленивыми и бездеятельными». Многие не хотели учиться, да и нужды в этом, в самом деле, не было. Поэтому в США, а потом и в России школа стала деградировать. В 1990е начался постепенный демонтаж советской школы с разделением учебных заведений на те, что для «простолюдинов», и те, что для «элиты».
В развивающихся странах, где в начале 1990х насчитывалось полмиллиарда безработных, основная масса трудоспособного населения была сосредоточена в сельском хозяйстве. Уровень городской безработицы в странах центральной Америки и тропической Африки достигал 15-20% (в Нигере — 50%). В Индии в 1990е безработными были более 34 миллионов; но в то же время около 120 миллионов детей 10-14 лет были заняты на работах, вредных для их здоровья. Программы структурной перестройки, проводившиеся в 1980е, были направлены (как заявляли тогда) на усиление экономического роста, повышение производительности, ликвидацию внешней задолженности и сокращение дефицита государственного бюджета. Эти программы, предписанные МВФ и Мировым банком, требовали проведения девальвации, отмену субсидий на потребительские товары, снижения государственных расходов, реформу рынка труда, отказ от протекционизма. Однако результатом стало снижение занятости, сокращение прав трудящихся и заработной платы. В Латинской Америке, где нормы трудового права прописаны в конституциях, труд ценится выше богатства. Это отражает идеи социального католицизма. При этом коллективные договора применяются редко, а забастовки не поощряются. В Юго-Восточной Азии, как и в Японии, в экономике доминировало государство, контролировавшее рынок труда, и не допускавшее обострения классовой борьбы. Оно гарантировало пожизненную занятость, а предприятие – социально-бытовые льготы. Но глобализация (формирование глобального рынка) потребовала «либерализации» трудового права, что вызвало сопротивление работников. В Китае и во Вьетнаме сохранилась социальная защита на государственных предприятиях. Но трудовые отношения на частных предприятиях, такого уровня защиты не дают. В других странах Азии и Африки трудовое право, существует только на бумаге. Страны бывшего социалистического содружества приняли многие западные нормы, ограничили государственное вмешательство в трудовые отношения. Начался и демонтаж советской системы здравоохранения: уже в 1990е государство отказалось от своих обязательств в отношении работников, заставив предпринимателей оплачивать их обслуживание через систему медицинской страховки. Часть медицинских услуг уже тогда стала платной.
Большая часть мирового населения к тому времени проживала в мегаполисах. Назвать эти образования «городами» нельзя: тут как раз количество преходит в качество. В персидском языке, например, (а персы – древнейшая цивилизация) есть слово «шахр», обозначающее город и соответствующее французскому «бурж». А есть ещё слово «абад», означающее заселённую территорию. Мегаполис это «абад», и населяют его не буржуи, а пролетарии. Да и есть ли теперь какие-нибудь буржуи, кроме капиталистов? Можно ли считать постсоветских квартировладельцев «буржуинами» (мещанством)? Многие хотели бы, но в действительности все они наёмные работники. Мещанского общества нет, самостоятельного источника дохода нет, буржуазной основательности во взглядах нет. Да и ни традиций, ни стабильного положения нет. Всё переменчиво и фиктивно. Советский народ, обладавший государственной собственностью и фактически превратившийся в рантье, теперь, «вернувшись на общемировой путь», вновь стал пролетариатом. И это падение продолжается: «чёрные риэлтеры» кого-то лишают квартир, ширится бродяжничество. Капиталисты выводят промышленность в «развивающиеся» страны и в «развитых» растёт безработица. В 1990е эти тенденции привели к запустению американских городов (например, Детройта), деиндустриализации «наследников» СССР. В 1970-80 годы на фоне замедления темпов экономического роста проблема безработицы на Западе зачастую решалась при помощи досрочного выхода на пенсию, отказа от стимулирования занятости женщин. Это вело к росту социальных расходов, но в 1980-2000 компании сокращали издержки на оплату труда, вынося производства в страны третьего мира. Однако с ростом стоимости рабочей силы и благосостояния азиатских стран государство социального благоденствия в Европе стало пробуксовывать. При устойчивом экономическом росте государствам не трудно направить часть доходов на увеличение социальных отчислений. Но к концу столетия темпы роста снизились. Отчасти эти диспропорции удалось выправить за счёт грабежа СССР, где рост цен в 1992 резко понизил доходы населения, вернув бедность и безработицу. В 2000 в России средняя заработная плата в высшем и низшем децилях различалась в 34 раза. Объём платных услуг населению за 10 лет сократился вчетверо, но их доля в расходах возросла с 10 до 20%. Особенно заметен рост жилищно-коммунальных платежей. Выросли расходы на медицину и образование. Сокращение социальных расходов в странах Запада в конце ХХ века было относительно невелико. Только в Чили, где основу пенсионной системы составили частные фонды, правительство избавилось от этой статьи расходов. А будущие пенсионеры были вынуждены отчислять в них не менее 10% заработка. Впрочем, многие чилийцы оказались не в состоянии финансировать свои накопления. В Китае в 1998 году была создана двухуровневая пенсионная система — базовая пенсия и обязательные отчисления населения, пока человек работает. Однако пенсию там получают далеко не все граждане.
Снижение смертности при высокой рождаемости ставило под сомнение необходимость брака, и эта тенденция в конце века продолжала усиливаться. Какое-то время казалось, что традиционную семью замещает новая, малодетная семья городского типа – вариант патриархальной в новых условиях. Однако в цивилизованых странах вскоре стали очевидны кризис семьи и деградация гендерного сознания. Наряду с ростом девиаций и самоубийств это свидетельствует о тупике, в который завёл «прогресс». Похоже, построена новая «вавилонская башня». Колоссальный рост населения и успехи родовспоможения делают рождение новых людей не столь нужным. Большинство женщин, поэтому, оказываются «лишними» и пытаются искать себе другое занятие. Но всё, что им остаётся это конкурировать с мужчинами. Понятно, что сильнейших, да и средних тоже, они одолеть не смогут. Это увеличивает накал борьбы, порождает озлобление. Вместе с тем, более женственные женщины вполне могут сохранять свой статус. Таким образом, драка между полами идёт, так сказать, в партере. Хотя разводы и неполные семьи сущестуют и в более высоких слоях общества, но исследования зависимости прочности семьи от её социального уровня (или наоборот) у научных работников почему-то не столь популярны, как исследования роста всевозможных отклонений.
Надо признать, что в СССР, начиная с 1940х годов, семью старались укреплять. Но общие для «всего цивилизованного человечества» тенденции её распада продолжали нарастать. В европейских странах в 1990 14% респондентов считали брак пережитком. В 1999 таких было уже 20%. Наиболее «революционны» в этом французы. Однако во Франции гораздо мешьше одобряют неполные семьи и матерей-одиночек. В этом первенствует Швеция, где в 1999 40% признавали неполную семью нормой. В России количество зарегистрированных браков за 1990е годы уменьшилось почти на треть, и в 2000м каждый четвёртый ребёнок был рождён вне брака. Падение рождаемости, конечно, отражало и снижение уровня жизни, но также обозначало изменение её стиля. Рост индивидуализма и рационализма позволил говорить о «втором демографическом переходе», то есть о распаде семьи. Причины этого следует искать не в финансовой сфере, а в изменении ценностных ориентаций. Хотя семья ценится высоко везде, в североевропейских странах (преимущественно протестантских) распространён гедонизм и высоко ценится досуг. В странах Южной Европы (а также в Польше), где доминируют религиозные традиции, наоборот, ценностью является работа, как и в постсоциалистических странах.