ИМПЕРИАЛИЗМ 4

С конца XVIII века либерализм был ведущей идеологией в Европе.  Он отвергал божественное право монархов на власть и роль религии как единственного источника истины и не допускал подавления личности обществом. В экономике соответственно признавалась идеалом неограниченная свобода единоличного предпринимательства. В XIX веке эта идеология охватывала весь мир. Однако уже Кант в «Критике чистого разума» указал на ограниченность рационализма. Гегель, пытаясь преодолеть это ограничение, выстроил основы новой веры ―  абсолютный идеализм, который представлял мир как систему, состоящую из придуманных категорий и структур. В нём возможны любые рекатегоризации и деконструкции по какому-либо выбранному основанию. Мысль каждого философского направления вращалась без связи с окружающим. В дальнейшем был разработан целый ряд различных философских схем. Гуссерль, например, понимал сознание как «чистое смыслообразование», что предполагало отказ от утверждения реальности вещественного мира. Быть сознанием, значит давать смысл, ― учил он. Но и сама наука в своём развитии разрушала привычные воззрения. Кризис в физике привёл Маха к замене понятия «тело» на «комплекс ощущений»: не тела производят ощущения, а комплексы ощущений обозначаются как тела. Такой подход вызвал возмущение верующих в материализм. Реакцией на абсолютный идеализм гегельянства и идеалистический эмпиризм американского прагматизма стал неореализм. Американские неореалисты считали, что  достижения биологии, физиологии и психологии доказывают, что сознание есть ответ на воздействие внешней среды. Бертран Рассел в 1910-13 доказывал соответствие математики и логики, а в 1914-18 был одним из создателей концепции логического атомизма, объясняющей необходимость переноса логической структуры языка на реальность. Родоначальник прагматизма Чарльз Пирс утверждал, что наше знание о реальности носит частичный и предположительный характер. А Дьюи считал понятия и теории лишь инструментами, которые нужны для ориентации человека во взаимодействии с природой и обществом. Он полагал, что хотя ранний либерализм и требовал невмешательства государства, современный этому следовать не должен. «Провал либерализма произошёл потому, ― учил Дьюи, ― что ему не удалось … использовать … социальный контроль за экономическими силами»; «дальнейшему его развитию … мешает … противопоставление общества и индивидуума». Дьюи говорил, что материализм, утверждающий, что «творческие способности … могут развиваться только в борьбе за материальное благополучие и материальную выгоду» разрушает общество. Ради сохранения духовных ценностей он призывал создавать «социализированную экономику материальной стабильности и изобилия», чтобы направить человеческую энергию «на достижение более высоких целей». Моральным заповедям Дьюи не придавал абсолютного характера.

Часть прогрессистов поддерживала развитие евгеники, полагая, что она может сократить количество бедняков, в частности, путём контроля над рождаемостью. Карл Пирсон в 1892 призвал сформировать систему моральных и культурных ценностей общества с научных позиций, отбросив исторические «предрассудки». Он защищал социализм, дарвинизм, евгенику и считал необходимой отбраковку тупиц и сумасшедших. Однако в начале XX века критике подверглась сама концепция прогресса, которую Трёльч назвал «секуляризованной христианской эсхатологией, … перемещённой из сферы чудес и трансцендентности в сферу естественного объяснения».

Прогрессивизм в США был реакцией на появление крупных корпораций и коррупцию. Прогрессисты боролись за введение обязательного образования для детей,  (даже вопреки воле родителей), одинакового обучения мальчиков и девочек, отмены телесных наказаний. В Германии введённые Бисмарком элементы социального обеспечения рабочих называли «государственным социализмом», основой которого был коллективный «орденский» прусский дух. Прусские чиновники руководствовались идеей служения обществу, а труд рассматривался не как товар, а как долг. В конце XIX века неокантианцы пытались соединить учение Маркса с этикой Канта. Их «этический» социализм отрицал теорию «крушения капитализма» и призывал к реформам. Марксизм же отождествлялся с фатализмом и не предполагал свободы и нравственной ответственности человека. Бернштейн говорил, что кроме борьбы классов есть и классовое сотрудничество. Он предлагал отказаться и от интернационализма: «Полное уничтожение национальностей есть мечта, и притом некрасивая», ― говорил он. Немецкий экономист Брента́но тоже считал возможным классовый мир и утверждал, что технический прогресс — основа социального. Хотя развитие капитализма на первых порах вело к ухудшению положения рабочих, но в дальнейшем росла заработная плата, сокращался рабочий день. В противоположность мнению Рикардо, что выгода рабочих это убыток для хозяев, Брентано утверждал, что выгоды обоих конфликтующих классов, в конце концов, совпадают.

Кембриджские профессора считали, что от империалистической экспансии выигрывает весь «индустриальный класс»: и буржуазия, и рабочие. Они подстрекали «цивилизованные» нации обеспечить всем индивидам, рождённым в их среде, пищу, жилище и другие потребности обеспечивающие воспроизводство населения. Главной моральной опорой империализма была искренняя вера в особую «эффективность» германской расы, в особенности её англо-саксонской ветви. Империалисты полагали, что прогресс человечества опирается на борьбу рас, в которой слабейшие расы погибнут, а «эффективные» выживут и расцветут. Эта идея позволяет легко и плавно перейти от естествознания к этике. Доктрина принимает обширное и запутанное этическое и религиозное убранство, создавая возвышенную атмосферу «имперского христианства», «цивилизационной миссии». На этом возводят «право разрабатывать неиспользуемые ресурсы, будь то в Африке или в Азии». Англичанин верил, что способен лучше усвоить любое нужное качество, и что его характер даёт ему право управлять. Хотя, например, британская оккупация Египта объяснялась военными и финансовыми причинами, общепринятым стало мнение, что британское влияние полезно египтянам. «Французский шовинист, немецкий колониалист, русский панславист, новый американский экспансионист одинаково принимают общий грех в отношении мощи, судьбы и права своей нации», ― писал Гобсон.  Эти идеи в разных частях мира вдохновляли солдат, политиков и миссионеров. Общественным мнением Германии через националистические организации овладевал Пангерманский союз, которым руководили крупнейшие промышленники: Кирдорф, Стиннес, Крупп. Они полагали, что к  1915 году Германия станет хозяином Европы. У англосаксов «дух приключений» превращался в «спорт», который в «наиболее приключенческих» формах содержал прямой призыв к кровавой резне. Некий радостный оптимизм вытеснял разумные решения, а общая вера в «национальную судьбу» толкала «не заглядывать слишком далеко». Нация привыкала к этому жульничеству и становилась неспособна к самокритике.  «Зритель, который лично не рискует и не совершает никаких усилий, а только пожирает глазами страх, боль, и убийства неизвестных ему людей, желает их погибели в слепой и искусственно возбуждённой ненависти», ― писал Гобсон. А Роза Люксембург утверждала, что  капиталистическое накопление нуждается в постоянном обмене с некапиталистическими странами. Замкнутое капиталистическое общество существовать не может, так как обмен внутри него эквивалентен. Невозможность, поэтому, превращения всех стран в развитые капиталистические ведёт к краху капитализма.

Реакцией на рационализм были романтизм и философия Шопенгауэра, вслед за Кантом отделявшего «вещь для нас» от «вещи в себе». Вещь для нас он называл  «представлением», а вещь в себе определял как волю, которая у него подобна индуистскому атману. Желание всегда опережает разум, который лишь обслуживает волю. Логика только объясняет происходящее («Божью волю»). Поскольку это удаётся, постольку разум и  кажется «высшим судиёй». Эти идеи отразились, например, в «Кольце нибелунгов», однако, в отличие от Шопенгауэра, Вагнер полагал, что иное устройство мира возможно. Тема мировой катастрофы является у него переосмыслением революции, понимаемой как космологическое действо, изменяющее суть мироздания.  Романтизм лежал и в основе анархизма, признанным вождём которого на рубеже веков был Кропоткин. Он говорил: «идеалом … является такое общество, где каждый трудится физически и умственно; где способный к труду человек работает в поле и в мастерской; где каждая нация и каждая область, располагая разнообразием природных сил, сама производит и потребляет большую часть своих продуктов земледелия и промышленности».  Кропоткин верил в неизбежность прогресса, считая взаимопомощь и солидарность главным его фактором и основой нравственности. Революцию он определял как самоорганизацию населения, вооружение народа, разрушение государства, экспроприацию собственности, развитие местного самоуправления. Он утверждал, что революция это стихия, которой невозможно управлять. Массами в ней движет не столько отчаянье, сколько надежда. Кропоткин считал необходимым союз рабочих и крестьян, перерастание революции в мировую; говорил о необходимости немедленно дать трудящимся жильё, продукты, одежду — чтобы они сразу ощутили смысл и значение наступившей революции для себя лично. Откладывание этих мероприятий на будущее ведёт к перерождению революции. В конце XIX века популярность обрело ницшеанство, что привело к расцвету анархо-индивидуализма в богемной среде. Ницше ввёл понятие воли к власти, создающей культурные нормы и ценности. Разум он считал лишь инструментом. Творческая элита была противопоставлена массам. Вершиной её объявлялся сверхчеловек. Возникший из теоретической психиатрии психоанализ, тоже приобрёл черты некой философии. Однако он был основан на методах, которые не позволяют повторить наблюдения, и несут отпечаток субъективных предубеждений наблюдателя. Ясперс считал психоанализ вульгаризацией идей Шопенгауэра и Ницше.

На рубеже XIX и XX веков в европейской культуре характерны метания между эйфорией и паникой, чувство приближающегося конца света. Литература была полна уныния и субъективизма. Декаденты писали о небытии, о смерти и отрицали традиционные ценности. Символисты описывали душевные переживания, мимолётные впечатления, уходя порой в игру слов и звуков. Гюисманс, писавший прежде натуралистические романы в манере Золя, в 1884 опубликовал роман «Наоборот» ставший одной из самых модных книг десятилетия. Символом бессмысленной, невыносимой жизни у него становится маятник, раскачивающийся между страданием и тоской. Роман «Там, внизу» (1891) повествует о парижском декаденте, который пишет роман о сподвижнике Жанны д’Арк, маршале де Ре (прообраз Синей Бороды), и, чтобы постичь его психологию, сам погружается в сатанизм. Индивидуализмом насыщены творения Уайлда, главный персонаж которых — денди-вивёр, апологет аморального эгоизма и праздности. Эти «высшие натуры», борющиеся с «рабьей моралью» страдают  извращениями.

В 1904-08 во французкой живописи проявился фовизм, для которого характерно сведение формы к простым очертаниям, исчезновение светотени и линейной перспективы. Картины оставляют у зрителя ощущение энергии и страсти, им свойственны динамичность, спонтанность, эмоциональное напряжение. Другим течением был куби́зм, в основе которого стремление разложить трёхмерный объект на элементы и собрать его на холсте в двумерном изображении. Истоки кубизма выводятся из творчества Сезанна, рекомендовавшего Пикассо: «рассматривать натуру как совокупность простых форм — сфер, конусов, цилиндров». Футуризм заимствовал у фовизма цветовые находки, а у кубизма ― формы и стремился к выражению динамики современного мира. Главные его художественные принципы — скорость, движение, энергия. Характерны зигзаги, спирали, передача движения наложением последовательных фаз. Вдохновлённые техническим прогрессом футуристы посвящали картины поезду, автомобилю, аэроплану. Маринетти говорил: «Жар, исходящий от куска дерева или железа, нас волнует больше, чем улыбка и слёзы женщины». Поэты-футуристы отказывались от традиционной грамматики, орфографии, создавали новые слова и ритмы. Войны и революции воспевались как омолаживающая сила одряхлевшего мира. Можно рассматривать футуризм как своеобразный сплав ницшеанства и марксизма. В 1909 Маринетти опубликовал «Манифест». Он гласил: «Поэзию надо рассматривать как яростную атаку против неведомых сил, чтобы покорить их и заставить склониться перед человеком.    Мы стоим на последнем рубеже столетий!.. Время и Пространство умерли вчера. Мы уже живём в абсолюте, потому что мы создали вечную, вездесущую скорость.   Мы будем восхвалять войну — единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушительные действия освободителей, прекрасные идеи, за которые не жалко умереть, и презрение к женщине».   «Мы будем воспевать … приливы революции в современных столицах; мы будем воспевать дрожь и ночной жар арсеналов и верфей, … неутомимые паровозы, чьи колеса стучат по рельсам, словно подковы огромных стальных лошадей, обузданных трубами; и стройное звено аэропланов, чьи пропеллеры, словно транспаранты, шелестят на ветру».

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *