Говорить о «русском язычестве» вряд ли возможно: до принятия христианства (да и долго после этого) единого русского народа не было. Существовал единый мир, равный европейскому, китайскому и другим «цивилизациям». В этом мире было много племён и народов. Не все они были славянскими. Да и славяне во времена великого переселения, заняв обширнейшие земли, утратили связи между собой и смешались с другими народами. И даже неславянские племена перешли на славянский язык, сохраняя при этом свою веру. Поэтому говорить о славянской вере в общем нельзя: она в разных частях славянщины была разной. А русская вера тогда ещё не сложилась. Язычества наподобие изучаемого в школе греческого пантеона у славян не было. Да и у греков его не было: Гесиод сочинил его, опираясь на устные рассказы о богах.
Славянская вера была поклонением духам. Духи это демоны, бесы, гении ― хотя описывают их по-разному, это всё духи ― существа, не имеющие тела. Из них славянам известны черти (древне-скандинавское Surtr — чёрный), домовые, водяные, лешие и духи других мест и явлений. Более сильными были духи стихий: огня, воды и земли. Они, собственно, и были славянскими богами. Но имена их общие для всех славян не известны. Может быть, это Ярило, Купала и Макошь. В северных землях почитали громовержца Перуна и оберегающего скот Велеса. Святки, и Касьянов день (29 февраля, древний Новый год) считали временем хаоса, возникающего при переходе от старого к новому. Языческий предшественник Касьяна ― сидящий под землёй старик, повелитель ветров, которому веки закрывают глаза. Время зимнего солнцестояния, когда работы не производились, занимали святочными играми; в летнее солнцестояние (купала) племя, собравшись купой (со-бытие, событие), скатывало с горки горящее колесо – символ уходящего солнца. (Хотя известен и специальный праздник «красная горка»). Масленицу отмечали большими кострами, сожжением соломенного чучела зимы. В Литовской Руси чучело называли Мара, и когда его несли, пели веснянки. Весеннее пробуждение природы, как и у других народов, было представлено борьбой жизни и смерти. Священный трепет вызывал и до сих пор не понятный нам переход между жизнью и смертью. Девы, умершие до свадьбы, на севере становились косматыми страшными русалками. На русальной неделе, в мае-июне, русалки появлялись на берегах рек и озёр, в лесах и рощах и качались на ветвях деревьев. В это время опасались ходить в лес, полоскать бельё, ткать, шить. В Муроме женщины пели песню о Костроме и устраивали её «похороны», а в Твери хоронили Ярилу. На западе Руси, как и на Балканах, наступало время «нечистых» покойников (умерших дев и детей), а в Полесье вся неделя была посвящена утопленникам. В языческие времена славяне сжигали умерших как солому, как вообще всё отжившее. Частью оно уносилось на небо дымом, частью превращалось в золу, удобрявшую поля и способствующую так росту новой жизни. Земледелец молился на небо, посылавшее нужную погоду, на солнце и огонь, дающие тепло. «Верхний мир» представляли птицы. Они приносили весну, и люди в начале марта пекли из теста жаворонков. И духи умерших представлялись в образе птиц, и поэтому считалось, что они оставляют птичьи следы.
Глава семьи, или рода был главным распорядителем в жизни и главным жрецом во время ритуалов. Самые знающие и самые умные из этих старейшин возглавляли племена. В докняжеские времена они были и хозяйственными, и политическими, и духовными руководителями. Точно так дело обстояло и у китайцев, да и вообще везде: иначе и быть не могло. Известно из летописей, что у славян эти руководители назывались «волхвы». Следовательно, они были служителями Волоха (Велеса) ― «скотьего бога». Существовала и женская магия. Важнейшим её ритуалом, о котором сохранились известия, было опахивание села. Оно проводилось на «красную горку» (первое воскресенье после Пасхи). Руководили им ведьмы (ведающие, знающие). Они оповещали женское население в тайне от мужчин. В обряде участвовало, по малой мере, девять девок и три вдовы. Ночью они прокрадывались за околицу и, выйдя в поле, раздевались до рубахи, а девки ещё распускали волосы. Одну вдову впрягали в соху, другая бралась за рукоятку, и начинали пахать, намечая «продух», из которого поднималась земляная сила. А в это же время все остальные девицы и вдовы шли за сохой с кольями, палками, сковородами и чугунами. Они гремели, кричали и пели с неистовым рвением. Обойдя околицу, эта ватага в иступлении врывалась на улицу, не видя ничего, кроме сохи. Все, что они замечали, например, выскочившую собаку или кошку — всё принимали за оборотней. С рёвом бросаясь на них, они били их насмерть. Мужики опасались даже выглянуть: ведьмы не задумались бы напасть и на встречного мужчину, видя в нём оборотня.
Русская сказка в большей степени отражает реалии общества охотников, живущих на краю леса. Важнейшей силой в ней является рождающая. Поэтому женские персонажи наделены волшебством. Первая, кого мы сразу вспоминаем, это Баба Яга ― могущественная старуха на границе этого и «того» света. Но и этот, и тот свет в сказке всего лишь «две стороны одной медали». Женская сила контролирует переход между ними, а мужская доблесть состоит в подчинении этому миру всего остального. Хоровод объединял мужчин и женщин. Характер движения в нём почти не зависел от слов песни. Движение могло быть по кругу, по прямой, через «воротца». Круговым хороводам соответствовали «круговые» песни, исполнявшиеся медленно, степенно. Бывали песни, в которых первая часть строфы излагалась крупными длительностями, а вторая учащалась. При этом шаг заменялся приплясыванием. Во многих хороводных песнях мелодия идёт восходящей волной, а затем плавной нисходящей, или наоборот. Движение этих волн периодически повторяется, что соответствует спокойному, умиротворенному состоянию. Музыкальные строфы, как правило, отделены одна от другой, причем каждая начинается сольным запевом, который затем подхватывается всеми участниками хоровода.
В русской вышивке первый сюжет ― дерево, являвшее собой мироздание. Корни – знак подземного мира, ствол ― земной мир, а крона – небесный. Три женские фигуры на одних вышивках поднимают руки к небу, встречая небесную благодать, на других опускают к земле, дающей урожай. Олень был знаком неба, а также знаком матери и дочери, рождавших всё живое. Птица – знак воскресения природы, пробуждения земли, рассвета. Конь ― знак солнца и неба. Фигуру коня вырезали на охлупнях домов плотники. Они, как и все специалисты, считались знающимися с потусторонней силой. Тайной было окутано искусство кузнецов, подручным которых считали чёрта. Да и сами металлические изделия служили оберегами. Серебро же считалось лучшей защитой от любой нечисти. Мельники по виду зерна определяли «пережинчика», который в купальскую ночь открывал настежь свой амбар, «выстригая» на чужом поле колосья (“как мышка пробежала”). По поверьям, большая часть урожая с этого поля шла в амбар к пережинчику. Сами мельники зависели от водяного, который за “неверный помол” (обвешивание, пропуск без очереди) мог разрушить плотину, или утопить самого мельника. С постройкой мельницы связывали и гибель животных, считая, что так мельник откупается от водяного. С чертями знались и коновалы, а пастухи получали от леших «спуск» (заговор для отыскания потерявшейся скотины). Знахари различали 12 лихорадок: ломовую, трепуху, знобуху, гнетучку, гноевую, подтынницу, утин (когда разламывало поясницу), и другие. Лечили они травами. Дома каждый знахарь держал вех, семя белены, корень лапчатки, богородицкую траву, волчьи ягоды, корень папоротника, куриную слепоту, цветы бузины. Женские болезни лечили повитухи. Вообще, женский мир никогда не был подчинённым. Был даже особый «женский» дух. В западной Руси (примерно до Калуги) это была Мара. В Малороссии её чучело с пением «веснянок» носили по улицам 1 марта. Этот день почти совпадает с днём Параскевы-Пятницы, которая, как и кикимора, связана с прядением и родниками. Кикимора днём сидит «невидимкой» за печью, а по ночам садится в углу, куда сметают сор. Там кикимора прядёт, но проку от её работы нет: она рвёт куделю, путает пряжу. Старательным хозяйкам кикимора помогает: убаюкивает маленьких ребят, невидимо перемывает горшки. При её содействии и тесто хорошо взойдет, и пироги будут хорошо выпечены. А ленивых баб кикимора ненавидит, и всячески им вредит. Чтобы кикимора не вредила в курятниках, там подвешивают «куричьего бога» (камень со сквозной дырой).
На западе распространена вера в волколаков (оборотней). Стоит лишь найти в лесу гладко срубленный пень, воткнуть в него с приговорами нож и перекувырнуться через него. Порыскав волком, надо забежать с другой стороны пня и перекувырнуться обратно; если же нож кем-нибудь похищен, то придется остаться перевертышу навек волком. Убитых, самоубийц, опойц, утопленников, умерших младенцев, колдунов и ведьм хоронили на перекрёстке дорог или в лесу лицом вниз, и закладывали их камнями (заложные покойники). Такие могли становиться упырями. Они вставали по ночам из могилы и вредили людям и скоту, пили у них кровь. Наиболее сильно вера в упырей была распространена на территории современной Украины. Считалось, что души «заложных» покойников работают на чертей, а упыри вызывают голод, мор, засуху. Убить упыря, по поверью, можно было, проткнув его труп осиновым колом. Загробный мир располагался на земле за водным пространством. Страна грешников отделялась от страны праведников лишь пропастью, огненной рекой или глухой стеной.
«Пантеон» князя Владимира включал Перуна, «и Хърса Дажьбога, и Стрибога и Симаргла, и Мокошь». Мокошь — женское божество, покровительница прядения и ткачества. Стрибог — хозяин ветров. Арийский бог ветров Вайю это, возможно, Вий. Украинцы считали, что Ветер сидит скованный под землёй, у него длинные веки и страшный взгляд. «Що тепер Витри je — то молодь шастаецця; старий же тильки иноди в щилинки помиж губив дмуха — и отто бури бувають. Як би ему губи роскувать и вин дмухонув на ввесь рот — все б поздував на свити, горы з долинами поривняв, кинець свитови був би… Одже колись таки ему роскуюцця губи!» ― так говорит украинское предание. Имя «Стрибог» связано с западнославянским striha – «ведьма», хорватским strigon – «упырь», румынским strigoi ― «заложный покойник». То есть Стрибог это примерно карпатский сатана.